Я помню праздничный парад на 9 Мая, когда разноцветные шары и флаги сливались с весенней листвой и словами из песни «День Победы». Мы с дедушкой всегда приходили к Могиле Неизвестного Солдата с огромной охапкой тюльпанов. Я гордился боевыми наградами за его подвиги и радовался, что дед остался жив. Дедушка долго стоял молча, как будто время для него остановилось, только слезы катились по щекам и капали на его ордена. Интересно, о чем он думал? Про войну очень мало рассказывал, все так, отговорками, что на их век выпала такая доля. Теперь я прихожу один, уже 5 лет, как деда не стало, но во мне осталась потребность поклониться Могиле Неизвестного Солдата, положить цветы и постоять молча…
И у меня льются слезы, когда я думаю о тех, кто не вернулся домой, о тех, кого зверски замучили в лагерях, о тех расстрелянных только за то, что они евреи. Прошло 70 лет, и на полях прошедших боев, на городских улицах, на проселочных дорогах, залитых кровью страшной войны, уже цветут сады, шелестит листва и поют птицы. Мне не стыдно, что я плачу, мне стыдно за тех, кто снова разжигает ненависть между людьми и жаждет войны. Теперь я понимаю деда, он всегда боялся, чтобы этот кошмар не повторился, он прошел всю войну и знал цену победы.
Каждый год дед перечитывал письма, которые присылал домой, а теперь их перечитываю я, чувствуя его тоску по дому, где его ждали жена и маленький сынок, мой отец. Он тысячу раз извинялся за то, что не рядом с ними, рассказывал, как выживал после ранений, думая только о доме, и в бреду повторял имя своей любимой. Но одно из писем было заклеено, и дед не позволял мне его читать. Я аккуратно складывал в коробочку письма, портсигар деда с сигаретами и хранил все, как память о нем. Заклеенное письмо не читал из уважения к деду, а в студенческие годы вовсе забыл о нем.
Только сейчас, вспомнив о дедушкином письме, накануне 70-летия Победы, загорелся любопытством раскрыть конверт. Стало тревожно, когда я прочитал первые слова: «Мой дорогой внук, если ты, прочитав это письмо, сможешь меня простить, значит, ты понял, что я не мог поступить иначе…»
Меня словно окатили кипятком, в висках почувствовал пульсирующий тик и онемел язык. Первая мысль пробежала тревожно: что же мог совершить дед и за что я его должен простить? Стал медленно читать и перечитывать каждое его слово дважды. Уже через минуту я просто рыдал, узнав о том, что бабушка, которая вырастила меня, — это не моя бабушка. Сразу меня охватила паника…
«Я же так любил бабушку, и почему узнаю это только сейчас?!» — успокаивал я себя и вдруг задумался: «Разве я мог ее не любить, если бы и знал об этом?! Из своих внуков она меня любила больше всех, может, мне так казалось, за то, что был во всем успешен, честен, трудолюбив, ставила всегда меня всем в пример. И теперь уже не имеет значения, моя бабушка или нет».
Я успокоился и стал читать дальше:
«Получил я письмо из дома с незнакомым почерком. Прочитав, я пришел в ярость. А потом решил, что дни мои закончены, не хотелось жить, узнав, о смерти моей любимой. Она для меня была всем, для чего я старался выжить. Даже в самое холодное страшное время мысль о ней согревала меня. Мог жить без воды и еды, кормить вшей в окопах, лишь бы получить весточку из дома, что мои близкие живы», – писал дед.
Я с нетерпением искал в письме ответ — кто же моя настоящая бабушка? Стал бегло глазами искать между строк и вдруг остановился на словах:
«Мне даже страшно было представить, как рассказывали очевидцы, что яма с расстрелянными евреями еще долго шевелилась, и через землю всплывала наружу кровь…»
– О Боже! — с криком вырвалось у меня, по телу пробежал холодок с мурашками. – Моя бабушка… Еврейка?
— теперь уже страх охватил меня.
– И я, значит, еврей?! — сердце мое трепетало, стало душно, я не мог глубоко вздохнуть. Я заплакал, как маленький мальчик, сам не понимая, отчего, быть может, от жалости к себе или от обиды за тайну прошлого? Немного успокоившись, разобрался во всем и, конечно же, не злился на деда, понимал, что он все это время боялся за меня и не мог поступить иначе. Наоборот, я стал гордиться им еще больше.
Вернувшись с войны, дед остался в семье вдовы, которая спасла ему сына, помог воспитать ее троих детей и всю жизнь относился к ней с любовью и уважением, как к своей семье. Я вытер слезы и улыбнулся – ведь это моя бабушка, которая меня вырастила! Моя мама умерла очень рано, отец всегда занимался научными работами и долго бывал в экспедициях.
Дед написал в своем письме о том, как удалось спасти малыша, моего отца, от немцев, рискуя своей жизнью и детьми. Этот поступок женщины, бабушки, которая меня воспитала, достоин уважения. Когда немцы проверяли окрестность, долго не задерживались в бабушкином доме, боясь заразиться, потому что все дети были побриты наголо, измазаны мазью, похожей на зеленку, на плите варилось вонючее зелье, и дом постоянно окуривали ветками вереска, якобы от заразной болезни. А на печи, из-под овчинки, выглядывали четыре пары глаз и лысые пятнистые головки деток.
…Еще недавно в моем университете показывали фильм «Антисемитизм», после которого прошли обсуждения. Я тогда позавидовал евреям, потому что у них есть «ген», называемый «ген Единства», который передавался из прошлых поколений со времен Авраама и его учеников, более 3800 лет. Теперь я знаю, что я еврей! Я должен гордиться, ведь мы должны показать всему миру пример своим объединением, потому что Единство — это закон Природы. Наше объединение послужит на благо всему человечеству.
…А утром я отправился в соседнюю деревню, куда тайком ходил дед, говоря, что идет навестить однополчанина, на ту самую могилу, где на памятнике из камня нет ни фамилии, ни имени, только большой холм, заросший травой. Я подумал: сердце моей бабушки билось в надежде, что потомки поймут, наконец, что секрет евреев в их же единстве. Положив на холм охапку ее любимых красных тюльпанов, я преклонил колено и благодарил судьбу за данную возможность прикоснуться к Великой тайне своих предков.
Янина Голубовская.